Благодаря интригам Драгана, разбирательство перенесли в Логофесию Дрома. Купцы облегчённо вздохнули. Теперь им не требовалось почти ежедневно ходить на пустые судебные слушания – помощники логофета изучали дело сами. Но дни всё равно тянулись патокой. Мещёрцы куда меньше потратили времени на путь в Константинополь, нежели теперь на ожидание решения.
Со скуки люди разбрелись по городу. Чунай, отыскав пару соотечественников, расспросил о новостях с родины. Новости сшибали с ног. Страна поднялась. Война распространялась, как огонь по зарослям сухого камыша. Тамошние ордынцы бежали на север.
– Мой брат, Чунба, теперь большой человек, – хвалился Чунай. – Говорят, он возглавляет огромное воинство красных…
Вурды шептались, не податься ли на восток…
Рыжий, будучи единственным православным среди всей мещёрской ватаги, пользуясь оказией прошёлся по храмам и святым местам. Паломники из Руси теперь появлялись в Царьграде редко. Тем более миряне, у которых нынче хватает иных забот, чем отправляться в богоугодные поиски. Рыжий и сам не решился бы на такое, но раз уж судьба занесла его так далеко, грех было бы не воспользоваться.
Прежде всего, он посетил Святую Софию, которая ошеломила размерами и богатством, хотя после разграбления латинянами, храм, как утверждали, не сохранил и половины прежней роскоши.
Заговаривая с монахами или паломниками, Рыжий подметил одну особенность. Русских здесь не то чтобы не любили, но относились с непонятной опаской. Словно сомневались, что они действительно христиане, а, скажем, не переодетые огнепоклонники.
С Влахернским храмом Богоматери и вовсе вышла накладка. По преданию в храме хранился тот самый Покров, или Омофор, как его здесь называли, в честь которого и праздник отмечался.
В первый день октября на оный праздник Рыжий отправился навестить святыню. Но тамошний привратник, узнав в нём русского, вдруг принялся ругаться, как кабатчик. Сбежались монахи, попы. Дело закончилось тем, что северянина вытолкали взашей.
– Откуда взялось такое пренебрежение к братьям по вере? – посетовал Рыжий Драгану.
Тот разъяснил.
– Вы празднуете Покров, считая, что он спас защитников Города от латинян. А здесь его отмечают как чудо, уберегшее Константинополь от славянских дружин.
– Славянских? – удивился Рыжий, потом фыркнул – Ты как будто не причисляешь свой народ к славянам?
– Это были не сербы, – Драган ухмыльнулся. – Но я их не осуждаю. Впрочем, и Алексий ваш шороху навёл. После того как прежний патриарх в бега ударился, бояться здесь стали северян.
Помяни беса, тут он и явится. В одной из церквушек старого города Рыжий приметил монаха, который показался ему до боли знакомым. Именно что «до боли». Сразу холодок по спине пробежал, несмотря на тёплую погоду. Чернец был из тех, что охотились за ним в Москве, когда он сам выслеживал там викария. Чудом тогда Рыжий пыточной избежал. Давно уж это случилось, а страх остался.
Впрочем, не настолько, чтобы лишить его любопытства. Он быстренько осмотрелся. Намётанным глазом выбрав местечко поукромней, нырнул туда.
Вовремя.
К монаху подошёл молодой человек, больше похожий на избалованного сынка кого-то из местной знати. Однако заговорил он на русском, и, после пустых приветствий и сплетен, заговорил о вещах, которые Рыжий посчитал крайне важными.
– Сцапали того колдуна лесного. Имя запамятовал…
– Сокола?
– Точно. Его самого. С девкой сцапали. И с другим колдуном. В Крестовоздвиженском монастыре хозяина дожидаются. Посему Сам надеется быть здесь, как только прочие дела уладит и монастырь навестит. А до тех пор велел всю ерунду сворачивать, и сосредоточиться на литвинах. Главное сейчас, сказал он, помешать Роману. Костьми лечь, но не допустить его до патриарха.
– Не успеет владыка вернуться, – задумчиво произнёс монах. – В ноябре море закроют, а он и в хорошую-то погоду едва живой с корабля выбирается.
– Да. Поэтому хозяин распорядился подкинуть вам средств. В Кафе есть наш человек, ростовщик… – говорящий перешёл на шёпот, и дальнейший разговор расслышать не удалось.
Но Рыжий и так узнал много. Тут же прервав богоугодные похождения, он поспешил на корабль. Вернулся к товарищам мрачнее тучи. Обойдя стороной вурдов, дабы не поднимать преждевременной суматохи, разыскал Ушана.
– Сокол в плену, – полушёпотом сообщил он. – Мена, скорее всего тоже. Что делать? Если прямо сейчас дела бросить и выйти в море, то поспеем всё одно не скоро… Так что выручай. Тут без ведовства твоего никак. Место, где его держат, я знаю. Кинь весточку Вармалею или Каване, они пусть к князю за помощью сходят.
Ушан задумался.
– Отсюда мне не дотянуться до братьев… – произнёс он. – Впрочем…
– Что? – обнадёжился Рыжий.
– Есть одна возможность, – тряхнул головой Ушан, словно решаясь на что-то. – Можно связаться с овдами.
– С лесными девами? Но как? Через лошадей? Слышал, конечно, про это. Только когда ещё какая-нибудь из них до наших краёв добредёт…
– Есть средство попроще… не то чтобы попроще для меня, но для дела точно.
Рыжий не стал изводить волхва вопросами. И так видно, что упомянутое средство будет стоить Ушану больших издержек.
***
Никем незамеченным осталось мелкое на первый взгляд для Нового Рима событие. Небольшое судно прибыло в Константинополь с азиатского берега. С него сошло шестеро аравийцев. Один из них повёл носом, точно принюхиваясь, но, видимо, не обнаружив искомого, раздражённо тряхнул головой.
Переговорив между собой, шестёрка направилась в город.
Глава XLIV. Гибель надежды
Разные уголки Руси. Октябрь 6862 года
Марийский князь вёл коня по улочкам разорённого города. Вестовые шли в нескольких шагах позади, готовые в любой миг передать приказ сотникам. Всюду стелился дым от горящих домов и построек. Осаждающие баловались зажжёнными стрелами, а луки марийцев были слишком коротки, чтобы отогнать наглецов от стен. Свободные от перестрелки воины сбивали пламя, затем обыскивали уцелевшие дома, запихивая в седельные сумки самое ценное – серебро и соль. Местные жители прятались в подполах и сараях. Борода не собирался устраивать резню, но горожанам об этом не сообщили. Поэтому тушить пожары приходилось самим марийцам.
Князь был мрачен. Он удерживал Галичскую Соль уже неделю. Удерживал вместо того, чтобы, объединив силы с соседями двинуться дальше. Набег на соляные промыслы был лишён смысла, если оставить в покое сам Галич, не разгромить его дружины. Не ради разграбления князь вывел парней из леса. Но обещанная помощь не пришла, и о дальнейшем продвижении пришлось позабыть. Мало того, враг приводил под городок всё новые и новые сотни, и казалось, его совсем не беспокоили на других границах.
Куда же подевались союзники? Где сгинули все эти дружины, которые только недавно переполняли Городец, обещая смести любого, кто решится заступить им дорогу. Какая сила способна поглотить такое скопление воинов? Гонцы не вернулись. Все дороги вокруг промыслов уже перехвачены вражескими разъездами и заставами.
Что-то в замыслах Константина пошло не так. Суздальский князь не из тех, кто предаёт друзей, или показывает спину врагу, не попытавшись принять бой. Он слишком много вложил в этот союз. И средств и сил и времени. Второй подобной возможности у Константина не будет, а значит, произошло нечто серьёзное.
Удерживать Солигалич дальше было безумием. Со дня на день враг соберёт достаточно сил для приступа, а марийцам негде взять подкреплений. Здешние леса только прозываются мерскими. Родичи давно покинули их, а до земель Поветлужья слишком далеко, чтобы рассчитывать на подмогу.
Князь приказал уходить этой ночью. Забирать добро и уходить.
***
Ольгерд взял уже несколько городков на пути к Киеву. Черниговские, Брянские земли лежали у его ног. Один хороший бросок отделял его войско от древней столицы. И тут до дружины стали доходить вести о неладах на востоке. Сперва отрывочные, о смерти стародубского князя и замешательстве в рядах союзников. Затем, как гром, пришла новость о падении Мурома, а следом слух и о пленении Юрия.
Всё пошло наперекосяк. Князья умирали, как мотыльки на огне. Подлинной причины такого мора не знал никто. Говорили о проклятье, но без подробностей. Ни одна битва не забирала стольких великих людей, как это непонятное проклятье. Сам Константин Васильевич, по слухам, слёг и находился при смерти. Слаженный удар союзников развалился на множество мелких тычков, не способных решить дело.